Саша Грей – “Общество Джульетты”. Отрывки.

Дебютная книга Саши Грей (Марины Энн Хенцис), не осталась без внимания  её российских поклонников.

14 марта Марина Энн Хэнцис отмечала свой 28 день рождения. По мнению некоторых участников её фан-клуба нет лучшего подарка, чем признание в любви, выраженное чуть в более оригинальной форме, чем комментарий в её инстаграме.

Помимо официального издания, которое вышло в свет с небольшим опозданием, её российские почитатели с радостью готовы представить на суд публики некоммерческую фанатскую версию перевода первой книги Саши Грей – “Общество Джульетты”.

Иллюстрированная книга, которая вскоре выйдет небольшим тиражом, не предназначена для продажи, и будет распространяться только среди закрытого клуба её поклонников.

Наш сайт публикует небольшой фрагмент из этой книги.

 

 

 

Глава четырнадцатая.

 

Я всё это помню. Я помню абсолютно всё. Я помню, когда впервые проявила интерес к сексу. Я про занятия им, а про возбуждение. Я помню всё так, словно это случилось вчера. Может это и чудно звучит и в это трудно поверить, но я клянусь, что это правда.

Когда мне было одиннадцать, или двенадцать, тринадцать – точно не помню, сколько, моя лучшая подруга показала мне жеваные и пожелтевшие листочки, которые она нашла у своего отца в ящике письменного стола, и мы лежали на полу в её спальне, пока она читала мне их содержание.

Это была секс-историяю По-настоящему пошлая история, но написанная как письмо. Порнография без изображений. Порнография до видеокассет, дивиди, смартфонов и интернета. Порнография, в которой грязные картинки ты сам рисуешь у себя в голове.

Мы обнаружили, что на самом деле это письмо принадлежало не её папе, а дедушке, который в своё время был отправлен воевать во Вьетнам. Как часть его, вернувшаяся домой в сундучке с сырыми и плесневыми воспоминаниями о том, что он оставил позади, как память о семье, которую он оставил. Шёлковая пижамка бабушки, которая всё ещё хранила следы парфюма, которым она пользовалась на первом свидании, несколько старых и побледневших фотографий её отца, когда он ещё был малюткой, словно политые дедушкиными слезами, и стопка потёртых писем, перевязанных голубой лентой. И это письмо, письмо с пошлой историей, было из той стопки. Оно было адресовано ему. Но мы так и не поняли, кто его отправил, потому что не нашли ничего, похожего на штемпель или подпись. Как будто кто-то его потерял, а адреса, по которому его можно было переслать назад, не было.

Несколько дней назад я нашла эту историю, размещённую в интернете. Та же самая история, взятая за основу, но слегка изменённая в мелочах. Несколько людей откомментировали её – по их мнению это были написанная по трафарету историйка для солдат, отправленных воевать за переделы страны. Такая история, которая спопровождала их во все времена и во всех войнах, которая в конце-концов очутилась в письменном столе папы моей лучшей подруги и попала наконец в её невинные ручонки.

 

Если бы я тогда знала то, что знаю сейчас, я бы не позволила ей прочесть мне это письмо. Я бы остановила её ещё до того, как она начала. Заставила бы убрать эти бумажки назад в стол. Они не наши. Они не для нас. Мы не должны знать, что там. Ни сейчас, ни тогда, ни когда либо ещё.

У детей и так полно прекрасных, природных талантов, которым можно завидовать и удивляться. Единственное, чего им не достаёт – это предусмотрительности.

По какой-то причине они не могут понять, что бег с развязанными шнурками может закончиться болезненным и неприятным падением. До тех пор, пока не расшибут себе коленки и не почувствую боль, которую до этого не испытывали.

Если они обделаются в штаны, то будут чувствовать неприятный запах и неудобство. И, по их мнению, всё что нужно – это подбежать к маме, рыдая, и объяснить, что случилось. Но если им не хватает предусмотрительности, это не означает, что они совсем уж простаки. Если какашка вылезает с одной стороны, то всего лишь настало время включить водопровод с другой. Достаточно просто прикинуться жалким и перетерпеть весь этот унизительный процесс подмывания.

Если бы я тогда знала то, что знаю сейчас,тогда, в то самое время, когда мои родители взяли меня с собой на рождественскую распродажу в наш местный торговый центр, в самый первый раз, когда я была малышкой в розовом с оборками платьице, с полосатым леденцом, когда они выгуливали меня по искусственному газону, рядом с жуткими механическими эльфами, трясущимися как Кэти Пэрри, и шлёпнули прямо на огромные колени к Деду Морозу, и он спросил бы меня о моём самом сокровенном желании и лучшем для меня подарке, я бы посмотрела на него своими невинными глазками в слезах и сказала бы:”Дай мне предусмотрительность”.

Это спасло бы меня потом от кучи хлопот, горестей и окрашенного дерьмом белья. Это спасло бы меня от самой себя.

И именно тогда, там, лёжа на ковре в спальне моей подруги, когда она схватила эти желтоватые листки и приготовилась читать их вслух, я, возможно, была на самом пороге женственности, но всё ещё оставалась ребёнком. Что я могла тогда знать?

Так что я её ещё и подзуживала.

Мы были словно Адам и Ева, приготовившиеся откусить от яблока. Нас одолело любопытство, мы не могли остановиться , и проглотили эту хрень целиком, на одном дыхании, чуть не описавшись в трусики от смеха, читая все эти непристойности.

Большая часть рассказа показалась нам странной и непонятной, слишком непонятно для наших молодых, всё ещё невинных умов. Просто мы почти ничего не понимали, не испытывали ещё ничего из того, что намекнуло бы нам на смысл или подтекст. Ну по крайней мере мне так казалось. Там было то, что я не могла объяснить.

Каким-то образом вся эта история, с той самой поры, как я её услышала в первый раз от подруги, вся целиком, от первого до последнего слова, осталась со мной, зарылась глубоко в моё подсознание, поселилась там, словно паразит.

И долгие годы я ничего не знала о её существовании.

Я забыла не только саму историю, но и подробности, которые сопровождали её выслушивание. Моя подруга теперь – просто голос без лица и имени, и туманные и расплывчатые воспоминания – это всё, что осталось у меня в качестве доказательства того, что всё это вообще происходило.

Но только не в моих снах.

В моих снах я помню всё. Я помню с удивительной точностью, как именно она рассказывала ту историю, как там всё было и что именно я чувствовала.

В моих снах я прокручивала сцены из неё взад и вперёд, добавляя новые подробности и опуская ненужные детали, чтобы всё было ещё более ярким и правдоподобным, я словно чувствовала, какие именно мелочи должны быть там, как точки на бегущей строке, для того, чтобы основа истории не разошлась по шву.

Но как только я просыпаюсь – всё исчезает. Я теряю о ней всякие воспоминания. Кроме разве что тоненьких ниточек, которые вылезают в памяти то тут, то там, но которых недостаточно для того, чтобы я могла собрать их все вместе в единое целое в часы бодрствования. Но по ночам это снова появляется и сон начинается заново.

За долгие годы, как мне кажется, я только улучшила и переработала эту историю в прекрасное и целостное лоскутное одеяло сексуальной страсти, в каталог моих влажных снов от созревания и до зрелости.

За последние несколько недель что-то случилось, произошло что-то такое, что заставило сон превратиться в явь. Вся она, до последней мелочи, вернулась назад, целиком поглотила моё сознание. Теперь эта история стала такое же реальной, как и моя жизнь. И моя жизнь, как и жизнь Северины, стала походить на сбывшийся сон.

Не скрою, что меня это жутко пугает, что то, что так долго было внутри меня, зародилось и растёт. Но по крайней мере это многое объясняет. Например почему я оказалась на этом пути, почему видела все эти вещи и почему оказалась там, где была. Почему я стала словно отражением Анны.

 

Во сне я чуть старше, чем сейчас. Я чуть старше, чем сейчас. Я живу одна в большом городе. Джека там нет. Он не часть сна и никогда там не был. У меня вообще не было никакого парня годами и я возвращаюсь в пустую квартиру после работы. Я выхожу на прогулку каждый день в одно и то же время, как только наступают сумерки. чаще всего я гуляю поблизости от дома, не выходя за пределы своего квартала. Иногда я ловлю такси и еду в ближайший парк и бесцельно шатаюсь по его нежным, тянущимся вдаль аллеям, окружённым вязами, дубами и кипарисами,мимо эстрады на холме, которая выглядит как древнегреческий храм. На этих прогулках я любуюсь красотой города, и словно растворяюсь в ней и перестаю о чём-либо задумываться. в такие яркие вечера, когда весь город кажется покрытым неземным сиянием заката, я переполняюсь чувством покоя, которое остаётся со мной и по возвращении домой, помогая легче переносить длинные и одинокие ночи.

Но при всём этом, я глубоко несчастна, и сильно разочарована. Бешеная страсть пылает во мне, и я жду, что наступит день, когда я найду кого-то, не только для того, чтобы он шёл по жизни рядом, но и помог удовлетворить еле скрываемые сексуальные желания, которые становятся вся сильнее и безумнее от долгих лет, прошедших без любви.

Там есть кто-то, как мне кажется – сосед, который живёт в квартире напротив, но мы никогда не встречались и не разговаривали. Я пытаюсь взглянуть ему в глаза, но каждый раз он опускает их, чтобы не пересечься со мной взглядом. Но я знаю, что он подглядывает за мной по ночам. Я чувствую его взгляд своим телом. Я чувствую его ожидание и страсть, и я знаю, что он меня хочет. И именно поэтому, перед тем как заснуть, я прогуливаюсь по спальне голая с включённым светом и занавесками, раскрытыми так, чтобы он мог получше меня разглядеть. И когда я в кровати, я мастурбирую у него на виду, а он прижимается к стеклу, дергает свой член и смотрит на меня. Я вижу страсть на его лице. но дело никогда не продвигается дальше этого. Он смотрит на меня. Я смотрю на него, смотрящего на меня. Бесконечная канитель, которая никогда ничем не закончится.

В один из обычных осенних вечеров я собираюсь пойти на прогулку и мне звонит моя лучшая подруга. Мы с ней довольно долго болтали, так что когда я выхожу из дома, то на улице почти полностью стемнело. Мимо пролетает такси. Я не задумываясь ловлю его. Машина прижимается к обочине и пролетает почти полквартала, прежде чем останавливается. Я бегу, чтобы догнать её, бормочу со сбитым дыханием адрес в окно водителя и падаю на пассажирское сиденье. Кабина пропитана слдким химическим запахм, похожим на печерчную мяту, так, словно она только что была вычищена, и внутренние огоньки не горят. Я так сильно погрузилась в свои мысли, что не сразу поняла, что сижу в кромешной тьме. Я пытаюсь сдвинуться с сиденья. Рука в перчатке держит тряпку прямо у моего лица. Я кричу. Но уже слишком поздно.

Я лежу на руках у здоровенного мужчины. Я чувствую, как прохладный ночной ветер струится по щекам. Я поворачиваю голову, и вижу перед собой большую изумрудно-зелёную дверь. Дверь распахивается. Я не вижу за ней ничего. Ни единой души. Меня проносят внутрь и я снова проваливаюсь во тьму.

Затем я просыпаюсь от яркого света, бьющего мне в лицо, тёплого, как послеобеденное солнце. Мне кажется, что я прилегла на минутку в парке и заснула. Мне кажется, что всё это было просто кошмарным сном. Но чувства говорят мне о другом.

Мои руки вытянуты за голову, словно я лежу на них. Во рту у меня кляп. Я высохла и слегка обожжена. Я слышу шелестящие звуки, сначала вблизи, потом вдалеке, словно эхо. Всё слишком непонятно и неожиданно, помутнение в голове сменяется страхом. Я через силу открываю глаза и меня слепит яркий свет. Тёмные фигуры изредка закрывают его источник, так что я могу слегка оглядеться.

Я в очень, очень старом театре, смотрю на партер со сцены, освещенной одиноким прожектором. Публика состоит из мужчин и женщин, наряженных словно для маскарада. Они выглядывают из венецианских масок, и что-то бормочут, как обычно бывает в ожидании спектакля.

Я прикована к какому-то странному гинекологическому креслу, поднятому до уровня талии. Мои руки, как я теперь поняла, привязаны к изголовью верёвкой так туго, что у меня горят запястья. У меня во рту красный кляп из ткани. Мой угол обзора ограничен несколькими дюймами, на которые я еле могу приподнять голову.

Я чувствую себя совершенно беспомощной. Но я не паникую. Я прекрасно осознаю происходящее, меня трясёт от адреналина, и распирает от эмоций. Сопротивление, как я понимаю, бесполезно. Сопротивление только всё осложнит.

Три женские фигуры, которые мне удаётся разглядеть, шуршат и порхают возле меня, как птицы. На них яйцеподобные капюшоны из чёрного шифона, с кривым надрезом на кончике носа и с дырочками для глаз, размером с серебряный доллар, наряженные в болеро с открытой грудью, притянутые кожаными ремнями к телу.

Одна из женщин достаёт ножницы, и быстрым, еле уловимым двужением срезает с меня платье. Я чувствую, как холодная сталь пробегает от моей шеи к животу. Ткань падает, как покрывало фокусника. Моя бледная кожа стала румяно-красной от жары. Потом с меня срезают трусики.

Я чувствую себя очень неловко и начинаю извиваться.

Первая женщина уходит. Две другие занимают её место, словно всё это было продумано заранее, чтобы мне помочь. Одна из них красит мои соски помадой, от которой я чувствую щекотку и жжение? выравнивая прыщики на ореоле. Соски становятся малиново-красными, как тени от осенних дубов в парке, которые я видела на закате во время своих прогулок.

Другая берёт щётку для чистки собак, и начинает расчёсывать волосы у меня на лобке.

Металлическая щетка чешет мою кожу, кровь приливает к голове и начинает стучать в висках.

Три женщины встают вокруг меня, держа большущие вееры из павлиньих перьев, которыми они прикрывают лица. Потом одна за другой, по очереди они начинают обдувать меня, размахивая веерами.

Поднять. Опустить. И опять.

Взмах, разворот, вверх. Взмах, разворот, вверх.

Они обмахивают мои руки, они обмахивают мои ямочки, обмахивают мою грудь и ложе. Моя чувствительность обостряется, я ощущаю каждую струйку воздуха, которая танцует на моей коже, ожидаю последующие взмахи, предвкушая их прохладу .

Опахала кружат над моим телом, и мне кажется, будто вокруг меня танцуют глаза, сверкающие как молнии, голубым, ржаво-красным и зелёным, и моргание этих глаз вводит меня в транс. Вееры словно распадаются на тысячи взглядов, смотрящих на меня сверху вниз. Голодные взгляды, стремящиеся меня пожрать. И я хочу этого, хочу, чтобы они меня сожрали, так, как никогда ничего не хотела до этого.

Звенит звонок. Женщины куда-то испаряются. Зрительный зал стихает.

Я снова ослеплена светом, направленным на меня, сквозь тишину застывшего в ожидании зрительного зала.

У подножия моего кресла появляется человек в маске арлекина, повязанной поверх ушей и скрывающей его лицо почти целиком, до самого рта. Маска сделана из материала, напоминающего обожженную кожу и выглядит так, словно на него нацепили ещё одно лицо, поверх собственного. Его голый торс, широкие плечи и крепкие руки резко очерчены и очень красивы, выглядит он так, словно сделан из мрамора.

Идеал мужчины эпохи Возрождения. Мой идеал мужчины.

Единственное, что я не могу определить, это его пол, как у статуи в Ватикане, потому что не могу рассмотреть его основательнее, а бёдра находятся вне моего обзора.

Он двигается ко мне, не говоря ни слова, не глядя на меня, без всяких нежностей. Никакой прелюдии. Он обхватывает мои ноги, чуть выше лодыжек, чтобы устоять, слегка откидывается назад, смотрит вниз, целится и входит в меня.

И в тот самый момент, когда он входит в меня, я слышу вздох целой толпы, один, состоящий из целого хора вздохов. Я чувствую, что зрители раскрывают какую-то часть меня, о которой я никогда не знала до этого. Словно они сорвали покрывало, скрывавшее мою потаённую страсть. Я чувствую себя ледоколом, пробирающимся сквозь арктические льды. Я чувствую, что это только начало, и мне чертовски интересно, как далеко я могу зайти и чем всё это может закончиться.

Я отвлекаюсь от его движений, потому что вижу рядом с ним ещё одного человека. И затем ещё одного, и ещё…Шесть, семь, восемь, девять человек выстраиваются вокруг меня стеной. Все в масках, голые и возбуждённые. А за ними снова толпа людей.

На этот раз не будет никакого звонка

Руки обхватывают меня со всех сторон, ползают по моему телу, теребят грудь, ноги, танутся ко мне в рот, растирают пот по моему животу.

Их настойчивая похоть поражает меня.

Я гадаю – кто эти люди и откуда они все пришли. Я смотрю на них, и воображаю, что под масками скрываются те, о ком я фантазировала лёжа в постели одна. мужчины с дружелюбными улыбками в холле моего дома, раздевавшие меня глазами на улице, или прячущие взгляды в пригородной электричке.

Те самые люди, которые появляются в моих сексуальных фантазиях, когда я трогаю себя по ночам, когда расцветают мои сексуальные фантазии, когда я погружаюсь в своё тело и думаю, что это они занимаются со мной сексом, когда я ласкаю свою грудь, словно чужой рукой. Все эти руки на мне – руки моих воображаемых любовников, которых у меня никогда не было и которых я всегда хотела. Руки мужчины, живущего напротив, чьё прикосновение я ни разу не ощутила.

Единственное, чего я не знаю, так это то, что он тоже здесь, он сидит в зрительном зале и смотрит на меня. Его привёз сюда друг, который решил помочь ему слегка развеяться, развлечься ночью. Развлечься особым способом, посетив закрытый клуб для очень состоятельных людей.

Он в маске, как и все остальные, скрывает свою личность. его внезапный шок от того, что он увидел меня, объект своей страсти, на сцене, постепенно стихает, он испытывает волнение, от того, что видит моё тело, такое близкое и раскрытое, сидя в зале с целой толпой народа.

Он хочет вмешаться и раскрыть себя, но боится последствий, боится того, что может произойти с нами обоими, что нас разоблачат и растерзают на части. Но наконец он перестаёт об этом думать, и его похоть сливается с похотью всей остальной толпы.

Если бы я только знала, что он там, что он узнал меня, все могло бы быть по-другому. Может быть я бы и не оказалась во власти безжалостной судьбы.

Мне вынули изо рта кляп, а верёвки, которыми были спутаны мои руки, развязаны. Я свободна. Но я не зову на помощь и не пытаюсь убежать. Теперь свобода имеет для меня совсем иной смысл.

Я голодна. Голодна так же, как пожирающие меня глаза и лапающие со всех сторон руки.

И вот я инстинктивно тянусь к чему-то, чтобы удовлетворить свои потребности, чтобы заполнить рот и занять руки. Моё тело покраснело и горит от ударов, щипков и нажатий. Такое же огненно-красное, как пламенные дубовые листья. Но меня это не беспокоит, потому что я чувствую себя в своей тарелке, я словно создана для этого.

Накоенц-то я могу подняться и посмотреть на мужчин, которые теребят себя, терпеливо ожидая своей очереди ко мне, и на тех, кто выходит из зрительного зала.

Я вижу тела вокруг, ряд за рядом, разбитые по двое и по трое, сцепившиеся бёдрами и ртами. Сцепившиеся и шевелящиеся фигуры. Как символы алфавита страсти. Универсальный язык, не требующий перевода. И я поняла, что всё это из-за меня, все завелись как психи. Это и было моим страстным жеданием – оказаться здесь, устроить всё это и наконец понять, каково это – сойти с ума от похоти.

 

На этом вся эта история заканчивается. На этом моменте мой сон обрывается, ночь за ночью, год за годом. Вне зависимости от того, сколько я его обдумывала, что туда добавляла и как его изменяла, я не могла дойти до окончания. Я копаюсь в памяти, думая о том, что могла упустить или забыть, с того самого первого раза, как услышала эту историю, о том, что упустила.

Мы сидели на полу и пытались представить всевозможные окончания. Сказочные окончания, где девушкин тайный поклонник врывается на сцену, чтобы спасти её, как сияющий белый рыцарь, и уносит её через большую зелёную дверь, возвращая в квартиру, и они потом живут вместе долго и счастливо. У детей все сказки – со счастливым концом, а эта история для нас тогда и была сказкой, как сказка о Спящей красавице или Гензель и Гретель, ничуть не страшнее или нереальнее.

Я больше не верю в сказки. Я уже взрослая.

Счастливые концы – это птичье дерьмо.

А сон?

Я живу в нём.

Я это знаю.

И финал истории ещё не написан.